Вечер. Сижу на диване. Тихонечко подошел расчесанный, но не обиженный Дарик, аккуратно положил свою голову мне на колени. Я отложил планшет, поманил Дарика на диван, но какой-там? Интеллигент, есть со стола? Без ножа и вилки? Да ни в жисть!

Сполз к нему на пол, обнял за лохматую башку, глажу. Сидим, молчим, дышим вместе. Тишина, ни звука вокруг. Дарик задремал, причмокивает во сне, лапами перебирает — охотится, наверное, где-то. Только перестал гладить — пес сразу проснулся, башку под руку просовывает и прижимается, нежно так, всей лохматой тушкой.

— Пойдем, Дарька, — говорю, — вкусненького чего-нибудь тебе дам

Пес понимает и прижимается еще теснее, как-будто говорит:

— Да ну ее, вкусность эту. Давай еще так сидеть! Мы вместе и это так здорово. Ничего больше не хочу.

Снова сидим, глазу песу, он подремывает. Похолодало. Окна открыты, и в комнате становится довольно прохладно. Просыпаю Дарьку, поднимаюсь вместе с ним и вдвоем идем к коробке с собачьими вкусностями. Дарик идет нога в ногу, прижался крепко, в глаза смотрит… Даю вкусняшку, он берет ее в пасть, нежно так, и там держит, не жует, все смотрит в глаза, смотрит.

С трудом выдерживаю этот взгляд, что-то щемит глубоко-глубоко. Беру себя в руки, отвожу Дарьку в теплую комнату, укладываю на шерстяную лохматую подстилку, рядом кладу еще одну вкусность. Закрываю дверь и выпускаю Рову. Настроение такое же, а-ля «романтик» — вечер, собаки…

— Иди ко мне, пес! — Говорю, — посидим вместе!

— Да, ща, минутку! — Собака упрыгала в один конец комнаты, потом помчалась на проверку Дарькиных мисок (вдруг там осталось чего), погрохотала железом, а потом вообще исчезла.

— Рова! — Только позвал, как из коридора вынырнула большая лохматая тыква с ушами. На секунду, и затем снова скрылась. Послышались какие-то звуки.

Подхожу: сидит собака перед коробкой с вкусняшками, и требовательно стучит по ней лапой с выпущенными когтями, мол, папА, а ви там ничего не забыль с вашей-то памятью?

Выдал каркадилу две штучки и кистью руки ощутил Ровины яйки, так он все и сразу всосал вместе с моим локтем. Но надо отдать должное — я научил его делать это нежно, без зубов, иначе писАть мне было бы нечем. Хотя, кто знает, может быть и пИсать тоже.

Возвращаюсь, усаживаюсь на диван. Собаки нет.

— Рова, — снова зову зверя, — сюда иди.

Нет собаки. И шевеления никакого нет. Я прямо через стены вижу чудесную, неподвижную, высеченную из гранита статуэтку на выдержке, которая уперлась глазами в эту гребаную коробку со жрачкой и забыла, где у нее уши и лапы.

— Ну и сиди там один, как дурак! — Говорю в никуда. Не хочешь пятиминутки нежности, фиг с тобой! И снова втыкаю в планшет.

Поняв, что банкет на сегодня закончен, из коридора медленно выплывает печальный Рова. С видом: «собаку завели и не кормят», он так же подходит ко мне и кладет свою огромную чугунную башку на колени:

— Эх, раз жрать не даёти, то нате, гладьте!

— Иди сюда, мой хороший! — Наклоняюсь, пытаясь обнять Рову, и тут же получаю мощнейший удар сразу везде. Рот полностью забит шерстью, в глазах звездочки, я вбит в диванную спинку так, как будто на меня наплыл скоростной бульдозер. Отплевываюсь, открываю глаза — на диване, где-то сверху меня расположилась огромная лохматая туша белого каркадила, причем ко мне спиной, всеми четырьмя лапами кверху. Мало того, что вся целиком на диване и на мне, дык еще извивается от радости, как личинка дождевого чирфяка, на которого сверху пролился не дождь, а как минимум — дорогой коньяк.

Я это все к чему? Две собаки одной породы, у обоЕв родословные чуть ли не до времен Ивана Грозного. Оба какие-то чемпионы чего-то там. Кто? Скажите, вашу мать, КТО ПИСАЛ СТАНДАРТ этой породы? И по каким критериям вы этим двум зверям всякие титулы присуждали? Они ж не из разных пород, они из разных галактик на самом деле!